История создания многих фильмов не менее интересна, чем их содержание. И «Вечный свет» Гаспара Ноэ выделяется тем, что его история настолько бесконфликтна, что это кажется невероятным. Не беспроблемна, а именно бесконфликтна (в случае с Гаспаром Ноэ тайна съёмочной площадки остаётся практически нерушимой, по крайней мере, по отношению к этому фильму). «Вечный свет» был снят, смонтирован и выпущен в течение пары месяцев: его готовили с начала года к Каннскому кинофестивалю – и спонсоры картины, представители «Yves Saint Laurеnt», дали режиссёру практически неограниченную свободу относительно содержания картины. При таком раскладе есть соблазн подумать, что эта работа подразумевалась как рекламная, тем более что мода оказывается значительным элементом эстетики фильма и частью его истории, однако это было бы несправедливо: мода эстетизируется, но не идеализируется, а в конце и вовсе превращается в демоническое проклятие – наряду с кино. Конечно, рекламные проекты бывают разные, но вряд ли можно считать хорошим маркетинговым ходом агонизирующих женщин, буквально страдающих из-за и во имя моды, под мигание стробоскопа.
Надо сказать, что не весь фильм такой. По большей части «Вечный свет» – злая, кусачая почти комедия про кинематографическую кухню – постоянные срывы, скандалы, профессионализм отдельных участников, который в итоге оборачивается непрофессионализмом всей группы в целом. Невозможно быть профессионалом, когда твоя неприязнь к другим участникам съёмок, нереализованные амбиции, планы или банальное неприятие методов работы режиссёра мешают просто и честно выполнять свою работу. В этом котле из взаимной ненависти, издёрганных нервов, истерик и срывов сроков рождается искусство – болезненное и мучительное, как минимум для тех, кто в нём непосредственно участвует.
В начале «Вечного света» идут кадры из «Ведьм» Беньямина Кристенсена и «Дня гнева» Карла Дрейера; в дальнейшем фильм изредка перебивается цитатами о творчестве того же Дрейера, Луиса Бунюэля, Годара и других режиссёров (интересно, что не было Брессона). И важно, что сцены пыток и сожжения ведьм взяты именно из кино, а не других визуальных медиа: актёр кино, изображающий ведьму, страдает намного больше, чем ведьма нарисованная или вылепленная из глины. В сущности, люди, занимающиеся кино, буквально сгорают на работе.
Параллель между героинями и ведьмами, а также между кинематографистами и улюлюкающей толпой могла бы освещать в том числе и гендерный вопрос, однако, как ни странно, это не особо важно. Противопоставление женского и мужского начала не касается, собственно, пола или гендера – речь идёт о насилии, как о генезисе искусства. Насилие может быть сколь угодно прекрасным и выражающим стиль, но, по факту, это когда тебе больно, невыносимо плохо и мучительно, а тебя заставляют держаться на потеху – как каким-то конкретным личностям, так и перед публикой в целом. А то, что все эти страдающие люди – женщины, на деле оказывается не так уж важно. Речь всё равно отводится мужчинам; в том числе и тем, чьи цитаты текут вместе с другими кадрами в русле фильма.
Но смотреть «Вечный свет» в самом деле болезненно. Каждый используемый приём оправдан и превосходен сам по себе, но они делают просмотр не таким уж лёгким зрелищем – будь то неоновый стробоскоп или разделение экрана на две половины, действие происходит одновременно, такое доведение идеи параллельного монтажа до буквализма. Было бы несправедливо полагать, что эти приёмы используются исключительно для самих себя – нет, они правда нужны именно этой истории, – но они действительно небезопасны для зрения.
Другое дело – это может быть отличным кино. Жестоким и немилосердным по отношению к участникам процесса, что делает «Вечный свет» одним из фильмов 2020 года, в контексте которых уместно говорить о жертве в искусстве. Не на уровне «Дау», но, по крайней мере, без ауры скандальности.
«Вечный свет» проводит толстую и всячески подчёркиваемую Гаспаром Ноэ параллель между ведьминскими процессами (точнее, представлением кинематографистов о ведьминских процессах) и муками современных женщин, втянутых в искусство: как креаторов, так и исполнителей. Их, несчастных и орущих от боли, окружают мужчины, которые так или иначе получают удовольствие от увиденного: для одного это само воплощение искусства и высшее эстетическое переживание, для другого – месть за отказ, для третьего – воплощение эротических фантазий, для четвёртого – просто интересный спектакль, в котором «наконец-то начало происходить что-то интересное»… Происходящее создаёт ощущение шока, вызывает неподдельные страдания от искусства и вызывает желание, чтобы всё это поскорее прекратилось – и вовсе не потому, что постановка плоха или берёт простым натуралистическим шоком. В конце «Вечный свет» очень больно смотреть, это сродни пыткам в классическом хорроре, вроде «Техасской резни бензопилой» или финала «В поисках мистера Гудбара», которые, к тому же, сопровождаются агрессивным миганием ярких неоновых ламп и гулким прерывистым гудением, от которого голова взрывается не только у героинь. Сцена действительно вызывает боль и тошноту даже у тех людей, кто не страдает фоточувствительными заболеваниями (а эпилептикам «Вечный свет» и вовсе смотреть противопоказано), но эти боль и тошнота в конечном итоге дают неиронично яркий художественный опыт и имеют смысл в контексте произведения.
